Елена Киселева

Субботнее утро началось вполне мирно, хотя и несколько необычно. Поначалу ничто не предвещало бури.

Катя проснулась со странным, давно забытым ощущением – она выспалась. По кровати гулял прокравшийся сквозь занавески солнечный луч. Было удивительно тихо и спокойно. Сладко потянувшись, Катя подумала, что, кажется, уже тысячу лет не испытывала такого счастья – проснуться и вытянуться в кровати во весь рост, зажмурившись как ленивая кошка. Решив, что все-таки, сон – это лучшее, что есть в жизни, она перевернулась на бок и хотела опять уснуть. И тут ее осенило: «Стоп! А почему это, собственно, так тихо?» Она посмотрела на будильник и ужаснулась: «Боже, одиннадцать часов! Что происходит? Где Машка?» Мираж начал рассеиваться. Конечно, она выспалась, ведь Маша не растолкала ее, как обычно, в восемь утра! Конечно, тишина и спокойствие, ведь Машки нет в кровати, дочери вообще нет в комнате! Осознав все это, Катя выскочила из постели и босиком, в одной сорочке бросилась на поиски.

Далеко бежать не пришлось. Уже на пороге она остановилась как вкопанная, не в силах произнести ни слова. Больше всего в этот момент ей хотелось вернуться в спальню, закрыть глаза, чтобы затем снова их открыть и понять, что все это ей приснилось. Но нет, к сожалению, это был не сон. Она находилась у себя дома в здравом уме и трезвой памяти. Впрочем, за здравый ум она уже начала не на шутку переживать. Да, она была у себя дома, но готова была под присягой подтвердить, что это не ее квартира, ибо то, что она сейчас увидела, было больше похоже на авгиевы конюшни. Можно было подумать, что здесь уже лет двадцать никто не убирался. На полу валялись мятые и рваные листы бумаги, фантики, опустошенная коробка из-под шоколадных конфет. Разноцветные детали мозаики вперемешку с выпотрошенными из коробка спичками украшали пол не хуже дорогого ковра. Перевернутая коробка с игрушками развалилась под тяжестью взгроможденного на нее велосипеда и растеряла все свое содержимое. Пупсики, кегли, кубики, мячики – все это беспорядочно было рассыпано по всей комнате. Заячий хвостик, одинокая кукольная нога рядом с одноглазой головой, заводные петушки, плюшевые собачки с оторванными лапами. Колесики от машинок разного размера, детский градусник и стетоскоп, детали от киндер-сюрпризов, поломанные цветные карандаши и фломастеры, колпачки от бутылочек и еще много чего нужного и полезного. Посреди комнаты были свалены аудио кассеты, кокетливо прикрытые кучерявой шапкой размотанной пленки. Недоеденные шоколадные конфеты валялись тут же поблизости. С подоконника на все это изобилие мирным ручейком стекала грязная вода. Перевернутая лейка и плавающий в кашпо горшок свидетельствовали о трудовом рвении некого цветовода любителя. Последний, вероятно, по совместительству являлся еще и художником оформителем, о чем остолбеневшей от такой красоты Кате поведал пластилиновый монитор компьютера и расписанные художественной росписью стены. Декорацию дополнял не до конца оторванный лист обоев, живописно колышущийся при каждом колебании воздуха. Посреди этой роскоши сидела перемазанная фломастерами, пластилином и шоколадом двухлетняя Машенька, самозабвенно отжимавшая какую-то мокрую, грязную тряпку прямо в собственный горшок.

- О, Господи! – простонала Катя и села на пол. Маша обернулась и просияла.

- Мама, смотри! Смотри! – вместе со своей тряпкой она просеменила к окну и торопливо стала размазывать по полу грязную лужу. – Смотри, мамочка! – судя по всему, девочка была ужасно довольна собой.

Грязная тряпка при ближайшем рассмотрении оказалась праздничным Машенькиным платьем, которое папа подарил ей месяц назад на день рождения.

- Машка, что же ты наделала? – прошептала Катя.

- Маша убирается. Умница, – с гордостью ответила дочь и схватила лейку, с явным намерением продемонстрировать свои достижения в поливке цветов.

- Что ты наделала, я тебя спрашиваю?! – голос к Кате тут же вернулся. – Негодная девчонка! Немедленно поставь лейку на место! Уйди с моих глаз, чтобы я тебя не видела!

Смертельно обиженное чадо немедленно разревелось и вылило из лейки остатки воды прямо на плюшевого медведя.

- Что ты рыдаешь? Кто разрешил тебе все это трогать?

- Ма-а-ма-а!

- Уходи от меня!

- А-а-а-а-а!

Утро было безнадежно испорченно. Еле сдерживая слезы от злости, Катя начала приводить в порядок квартиру. «Шоколадных конфет наелась, теперь диатез будет», - бормотала она себе под нос. «Ведь хотела же я вчера вечером убрать их и закрыть на ключ. Забыла. Понятное дело, что же она спокойно будет сидеть и рассматривать цветочки на конфетной коробке? Андрей тоже, все-таки оставил на столе свои спички. Два раза ему напоминала, а он их так и не убрал. Ну и грязь!» - она вытащила несчастный декабрист из кашпо. «И тут сама виновата, растяпа – ругала себя Катя, - вчера вечером показывала Машке, как цветочки водичку пьют, да так и оставила лейку на подоконнике». Из прихожей доносился обиженный рев. «И что я на нее разоралась? – Катя поймала себя на том, что отжимает праздничное платье в Машкин горшок. – Ну откуда, в самом деле, двухлетний ребенок может знать, сколько стоит этот наряд? Она же просто хотела показать, что умеет мыть полы, как большая. И я тоже хороша – проспала все на свете. Нет, ну скажите, пожалуйста, как можно разгромить всю квартиру так, чтобы я ничего не услышала?». Фломастеры и карандаши уже были в коробке, пластилин тоже, после того как был с трудом отодран от паркета. «Ну почему я с вечера не убрала все эти художества на верхнюю полку! - проклинала себя взмокшая родительница, - Как теперь монитор отмывать! Могу себе представить, как обрадуется наш папочка такому украшению». Она посмотрела на стены и завелась снова. «Хорошо, - повысила она голос, чтобы непослушная Маша, продолжающая всхлипывать и причитать в прихожей, наконец-таки, осознала масштаб своей вины, - но она же прекрасно знает, что нельзя обдирать обои! Сколько уже ругали и лупили за это! Хотя, - Катя немного остыла, - мы же еще два месяца назад собирались их подклеить, чтобы не искушать ребенка, да так и не собрались. Теперь, зато, новые обои купим».

- Мамочка!

Услышав знакомые хитрые интонации, Катя обернулась. В дверях стояла зареванная непокорная дочь с веником в одной руке и совком в другой.

- Мама!

- Иди сюда, горе мое! – Катя обняла дочку. – Ну, посмотри, что ты натворила, ты хоть поняла, что я не просто так тебя отругала?

Маша хрюкнула носом и заискивающе заглянула маме в глаза. Катя рассмеялась.

- Ну, все, все, мир. Прости меня. Я знаю, что ты хотела как лучше. Вот уж действительно, растет «подмога» родителям.

Машка громыхнула железным совком.

- Что у тебя там, веник мне принесла? Спасибо, солнышко. Конечно, ты хотела помочь. Но я уж тут сама как-нибудь, а ты лучше иди, собирай свои игрушки. Давай, давай, топай!

Глядя, как раскаявшееся чадо собирает свои игрушки, одновременно размазывая по щекам шоколад пластилиновыми руками, Катя совсем растаяла.

- Машка, иди, поцелуемся. Ну, давай, мизинчик. Мирись, мирись, мирись, и больше не дерись. Сейчас уберем эти авгиевы конюшни, потом приколем на оторванные тобой обои большущий лист бумаги, и будем рисовать на стене. Хочешь рисовать на стене? Красками хочешь? Прямо руками!

- Хочу рисовать. – Маша уже забыла все обиды. - Мамочка!

- Что, хулиганка?

- Я тебя люблю, - Маша с трудом выговорила выученную недавно фразу и уткнулась шоколадной щекой в белую шелковую мамину сорочку.

- Я тоже тебя люблю, - Катя поцеловала дочь в макушку. – Никогда больше не буду подметать в шелковой рубашке.

№01, 2004

Вам понравилась статья? Полезной ли она оказалась для Вас? Мы будем признательны, если вы оцените свои впечатления от прочитанного.